Арвеарт. Верона и Лээст. Том II - Лааль Джандосова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кридарт пожал плечами и ответил: «Ну так… интересная, но не так, как сестра, по-моему. Та в самом деле красавица, а эта слишком высокая и фигура скорее мальчишеская…»
Отправив помощника в город – за новыми деквиантерами, Трартесверн походил по комнате – в спутанных мыслях о Монике, пытаясь себе представить, как смог пойти на подобное – проявить интерес к той девушке, что являлась альтернативщицей, и не найдя объяснения, через гостиничный сервис вывел большую проекцию с финального состязания.
* * *
За час беспрерывной практики Верона смогла научиться отрывать себя от поверхности из какой угодно позиции – волевым усилием мысли при синтезе серотонина в требуемой концентрации. Впрочем, эти попытки не являлись пока полётами. Она, отрываясь от пола, поднималась вверх вертикально и просто перемещалась – от кровати до ванной комнаты, от ванной до подоконника, от подоконника к стулу, от стула – к двери и так далее. Затем, в один из моментов, она отворила форточку, прошептала: «Сверну себе шею и всё на этом закончится», – и, шагнув в пространство, зажмурилась. Падения не случилось. Осторожно поднявшись над деревом и продолжая удерживать вертикальное положение, она подлетела к крыше, коснулась ногами поверхности – искусственной черепицы, и села, дрожа от волнения.
– Малышка, – сказал вдруг кто-то, – а ты знаешь, что это по Эйверу – две с половиной тысячи?
Она обернулась резко, но никого не увидела.
– Великий Экдор, – прошептала она, – зачем мне эти способности? Мы всё равно расстанемся. Мы с вами уже расстались. Теперь это всё – бессмысленно…
– Нет, – сказал Джон, – не расстались, – и, сев рядом с ней, продолжил: – Ты что, всерьёз полагаешь, что твои отношения с Лаартом – достаточное основание, чтобы я сказал: «Замечательно! Вот пусть он на ней и женится»?! Нет, любимая, ты ошибаешься. Я не отдам тебя Лаарту. Ни ему, ни ещё кому-нибудь.
На этом он проявился – таким, каким был в действительности, не меняя её сознания, склонился к ней – онемевшей, провёл по губам её пальцами, и произнёс:
– Не мучайся. Помни, что я люблю тебя.
Верона снова зажмурилась. Он поцеловал её в голову и снова исчез из видимости.
– Э-экдор, – прошептала Верона, – В-великий Экдор, п-пожалуйста… только одну, обещаю вам…
Ментоловый Vogue – дымящийся – возник перед ней за мгновение. Она взяла сигарету, затянулась дрожащими пальцами, вытерла слёзы – пролившиеся, и, признавшись себе в единственном – в том, что она не достойна быть эркадорской возлюбленной, сумела сказать тем не менее:
– Аркеантеанон, простите меня…
Докурив сигарету до фильтра, она поднялась над крышей, переместилась в воздухе обратно в сторону дерева и вскоре уже оказалась в комнате, на подоконнике. Осторожно сместившись на пол, она отправилась в ванную, умылась, пригладила волосы, после чего, одевшись, тихо вышла из комнаты и спустилась на кухню по лестнице – на запах кофе и булочек. Рэана Элиза – в фартуке, сухо поджала губы – в ответ её приветствие: «Доброе утро, бабушка!» – а Невард, варивший кофе, отошёл от плиты с улыбкой и после объятия – крепкого, предложил:
– Давай-ка присаживайся!
– Где твоя мать? В Америке? – спросила Элиза резко. – Чем она занимается?
– Нет, она сейчас в Дублине, – сообщил за Верону Невард и, подмигнув, продолжил: – У неё тут дела, очень важные. Наша детка вчера с ней виделась.
– Надеюсь, Лээст не впутан?
– Во что? – спросила Верона.
Элиза, вздохнув с прискорбием и изобразив всем видом, что не хочет вдаваться в подробности, принялась за нарезку сыра, а Невард, кивнув на террасу, сказал своей внучке: «Пойдём-ка. Пока бабушка возится с булочками, мы возьмём с собой кофе по чашечке и обсудим самое важное».
* * *
Для Моники это утро началось со спортивного комплекса, где она с половины седьмого сперва немного поплавала, затем немного побегала и в конце поработала в паре с одним из других юниоров – своим основным соперником – арвеартцем Ламгардом Ланвером. После душа и завтрака с группой – прочими юниорами, она возвратилась в номер и устроилась в кресле на лоджии – с монографией Ридевира: «Новые направления в супрамолекулярной химии». Примерно в начале одиннадцатого к ней постучался Ланвер – в надежде попить с ней чаю – на правах её одноклассника, но, услышав: «Прости, мне некогда. Готовлюсь к самостоятельной», – вынужден был поклониться и тоже заняться уроками – уже не по монографиям, а по простым учебникам. Отказав своему приятелю, она извлекла из тумбочки, где держала подручные мелочи, «Вечерний Вретгреен» – газету – один из недавних выпусков, и маникюрные ножницы, и вырезала заметку о сбежавшей альтернативщице. Отправив газету в мусорницу, она спрятала вырезку в папке, содержавшей другие вырезки, где говорилось о Лаарте, вкупе с его портретами, и прошептав с иронией: «Джина бы грохнулась в обморок, обнаружь она эту коллекцию», – убрала свою папку подальше – в рюкзак с потайным отделением. Тут к ней опять постучались. «Гостиничный сервис, видимо…» – подойдя с этой мыслью к двери, она отворила, не спрашивая, и, увидев того, кто пришёл к ней, чуть сама не лишилась сознания. Первые три секунды она просто смотрела на Лаарта, чувствуя холод изнутри – буквально парализующий, и жар – окативший всю её, а затем – последним усилием – опустилась в глубоком книксене. Трартесверн, сам ощутивший, что словно куда-то проваливается и что грудь его словно сдавливают, хрипло спросил: «Простите. Я помешал, наверное?» Мотнув головой – в отрицание, Моника распрямилась и отступила в комнату. Лаарт вошёл – с тем чувством, что ему безразлично в принципе, что может случится впоследствии – тотальная кератомия с кататоноподобной аменцией, жизнь в зарешеченной камере психиатрической клиники. Опять потекли секунды. Он смотрел на неё – покрасневшую, источающую не панику, не страх от его появления, а стыд – безмерный – девический, а Моника, чьим кумиром он являлся семь лет без малого, чья мечта – заветная – страстная – встретиться с ним когда-нибудь – после сотен просмотренных записей со всеми его поединками, после нравственных мук и борьбы с собой, исполнилась вдруг таким образом, стояла, глядя в глаза ему, пока наконец не услышала:
– Рэа Уайтстоун, простите. Я не хотел смущать вас. Я не по долгу службы. Я по другому поводу…
– Да? – прошептала Моника.
Лаарт достал сигареты – обратившись к ним, как за спасением, больше не в силах смотреть на неё – прекрасную – синеглазую, с шапкой медных волос колечками, в открытой спортивной маечке и коротких джинсовых шортиках, и спросил:
– Я курю… Вы позволите?
Согласие было получено – в виде кивка – короткого, и взгляда в сторону лоджии.
Лаарт, прошедший первым, закурил, подошёл к перилам и после двух затяжек произнёс: «Вы ведь знаете, кто я? Представляться не стоит, мне кажется?»
– Нет, экдор Трартесверн.
Трартесверн, чьи глаза обращались в сторону белых клифов и узорных ансамблей города, молчал какое-то время, стараясь прийти к решению – что ему делать дальше – говорить ли о тоггерсвулте, как о чём-то достаточно значимом – достаточном для вторжения, или взять и сказать ей правду – всю – какую получится – о службе, об амнезиях, о том, что он делал выборы, которые были ошибочными, и пока он об этом думал, Моника, ощущая всем своим восприятием, что он пришёл не случайно, что он находится в кризисе, что он нуждается в помощи, первой пришла к решению:
– Экдор Трартесверн, простите, но мне почему-то кажется, что вы здесь не по причине моей победы в финале и поражения Ланвера, и, видимо, не из-за Джины. С ней вряд ли случилось что-нибудь. Но, наверно, случилось с вами. Давайте, пока вы курите, я быстро переоденусь и потом мы сходим куда-нибудь. Куда, я пока не знаю. Мы можем начать с магазина. Подберёте себе что-то новое, а рубашку и джинсы – в прачечную. А потом мы пойдём пообедаем. А публика пусть считает, что вы меня опекаете… Опекаете в качестве тренера.
Экдор Трартесверн повернулся к ней, осмысливая услышанное, и, осмыслив, сказал: «Давайте…» – понимая самое главное – пока она будет рядом, с её рыжими конопушками, ему не о чем беспокоиться.
* * *
Разговор на террасе с Невардом начался с вопроса о Лаарте. Невард устроился в кресле, пригубил свой кофе из чашечки и сказал: «Ну давай рассказывай, как тебя угораздило…»
– Я не знаю, – сказала Верона. – Когда мы впервые встретились, это было утром, у озера, в четыре часа примерно, и он мне тогда не представился. Это было ещё в июле, когда я только приехала, и он мне сразу понравился. А потом уже было много чего.
– Так-так. Ну и что ты думаешь?
– Я хочу, чтобы он был счастлив.
Невард кивнул с улыбкой:
